Можно ли есть кожанный ремень

27 января 1944 года, ровно 72 года назад, закончилась блокада Ленинграда, длившаяся 872 дня. 82-летняя глазовчанка Зинаида Прокопьевна Залогина до сих пор помнит то страшное время.

— Когда началась война, мне было 7 лет. Мы с семьей жили в Ленинграде. Во время блокады умерли два моих братика – Ваня и Витя. Младшенькая Маришка родилась и тут же перестала дышать. А потом умерла мама… Как и братики – от голода. От нашей большой семьи осталось трое – я (мне тогда было 9 лет) и две моих сестры – 8-летняя Маша и самая старшая — 11-летняя Дуся, — со слезами на глазах вспоминает Зинаида Прокопьевна.

«Чтобы не умереть от голода, ели собак, кошек и даже… людей»

— Когда мама умерла, мы очень боялись зайти в комнату, где она лежала. Ее лицо погрызли крысы… Нам было очень страшно. Поэтому мы ночевали в другой комнате на полу с маминой сестрой — тетей Полей. А потом приехал огромный самосвал с санитарами, которые собирали мертвых. Нашу мамочку они взяли за руки и ноги и просто бросили в машину. А мы бежали за ней по гравию босиком и плакали навзрыд, — продолжает Зинаида Прокопьевна.

Новой мамой для Маши и Зины стала их старшая сестра Дуся. Девочки жили в бомбоубежищах, из которых почти не выходили.

— Бомбежки были ужасные. Как будто огонь с неба каждую секунду лился. Дуся иногда все-таки выходила — за продуктами в магазин. Тогда по карточкам еду давали. Но очень-очень мало: хлеба совсем чуть-чуть — кусочек с пол-ладошки на всех. А однажды Дуся потеряла по дороге в магазин эти карточки. И вот тогда наступил настоящий голод – неделями у нас во рту ни крошки не было, — говорит Зинаида Прокопьевна.

Голод в блокадном Ленинграде был действительно главным ужасом. Чтобы не умереть, люди ели собак и кошек. Да и вообще любую живность. В котел кидали все, что могло дать хотя бы минимальную сытость. Варили столярный клей, старые шкуры, даже кожаные ремни, пропущенные через мясорубку.

— Татары, что жили неподалеку, ходили на заброшенную ферму и откапывали мертвых свиней. В этот момент религия отошла на второй план – голод заставлял их есть свинину. А потом вся семья умерла от кишечной инфекции. Был у меня друг, Володька Мотуленко, — продолжает Зинаида Прокопьевна. — Он рассказывал мне о том, что они съели…своего отца, который умер от голода. Так мама спасала своих детей… А в магазинных пирожках попадались детские ноготки…

Голод делал свое страшное дело: люди ходили по улице опухшие, кто-то падал и умирал прямо на улице, кто-то шел в магазин и не доходил до него, как мой сосед… То ли съели его, то ли по дороге умер. А исход один – приезжала машина и сгребала всех в одну братскую могилу. Но люди продолжали хоть как-то выживать – среди разрушенных домов и бомбоубежищ не иссякала материнская любовь и забота: как и моя мама, женщины старались обогреть и накормить свое дитя, пусть сами умрут, а детей накормят. Отопления, конечно, не было – в основном в домах были буржуйки. А у кого-то и тех не было, тогда в бомбоубежищах приходилось разводить костры. В топку уходило все, вплоть до мебели и оконных рам.

Ходили босиком и в одной одежде на все случаи жизни

Зинаиде Прокопьевне и ее сестрам удалось спастись от голодной смерти. В июле 1942 года эвакуировали многих детей из блокадного Ленинграда. Зине, Маше и Дусе посчастливилось выбраться из города смерти.

— Нас везли в Горьковскую область (сейчас Нижегородская. – Прим. ред.). Еды не было! Была только клюква — каждый день на одного человека выдавали по две ягодки, — рассказывает Зинаида Прокопьевна. – Мы плыли по Ладожскому озеру, сверху нас беспощадно бомбили. Несколько раз наш пароход чуть не перевернулся. А пароход, на котором везли всю одежду детей и документы, утонул. Так мы остались без всего. Но зато живые! Потом мы пересели на поезд. На одной из станций нас начали делить по возрасту – на школьников и дошкольников, причем делали это навскидку, документов-то не было. И нас с Машей чуть не разлучили, хотя она была всего на 1 год младше меня. Но Дуся не дала. Поэтому мы все попали в один детский дом.

Располагался он в селе Письменер (Горьковская область). — В детском доме не было ничего! Ни одежды, ни еды, — продолжает свой рассказ Зинаида Прокопьевна. — Мы ходили босиком, побирались по деревне, нам отдавали рубашки мужчин, ушедших на фронт. Но в деревне хоть траву поесть можно было. Мы ели лопухи, анис, щавель. А в Ленинграде и этого не было…

В деревне жили одни старики, поэтому всю колхозную работу выполняли дети. Вставали рано, в пять утра. Картошку копали до глубокой осени без обуви и в тонюсенькой одежде.

— Как-то к нам пришел какой-то дедушка и принес 10 пар лаптей – сам наплел специально для детдомовцев. Одни мне подошли прямо впору. Я ликовала! – улыбается Зинаида Прокопьевна. – Тем не менее, ту первую зиму мы пережили с трудом. Еды мало. Благо тепло хоть было – дров заготовили вдоволь.

«Когда узнали, что блокада закончилась, устроили пир с картошкой»

— О том, что сняли блокаду, мы узнали по радио и как давай обниматься! Радости не было предела! Все смеялись, обнимались и плакали. А потом закатили настоящий пир: испекли картошки и вдоволь наелись! Потом все ленинградские воспитатели вернулись на родину. Некоторых детей тоже забрали, а мы остались. Кому мы нужны? Родителей-то нет… — вздыхает Зинаида Прокопьевна.

Когда нашей героине исполнилось 15 лет, ее отправили на фабрично-заводское обучение.

— Я всегда мечтала быть медиком, а не штукатуром. Но детей учили работать руками – нужно же было кому-то восстанавливать то, что разбомбили немцы, — говорит Зинаида Прокопьевна.

У мужа – шизофрения, сына – убили

В Глазов она приехала в 1951 году, когда ей было 17 лет — после учебы ее отправили на Чепецкий механический завод. Там же она познакомилась со своим будущим мужем. Работала в секретном цехе – город тогда был еще закрытый. Проработала там Зинаида Прокопьевна до самой пенсии. Ушла с завода в 45 лет — в ее цехе дольше работать было нельзя, иначе можно было получить опасное заболевание.

Когда вышла на пенсию, неожиданно заболел муж – ему поставили диагноз шизофрения. Пришлось возвращаться на завод, чтобы хоть что-то зарабатывать. К тому времени их сын Андрей уже учился в профессиональном училище.

— Нужно же было как-то обеспечивать семью, — говорит Зинаида Прокопьевна. — Тем более сын — студент. Но в свой цех я возвращаться не рискнула, пошла мыть полы. Шизофрения мужа прогрессировала. Как-то раз он даже пытался меня убить ножницами и повредил мне легкое. Я тогда еле выкарабкалась. Врачи даже удивлялись, откуда во мне столько сил, а я жила только ради сына. Мужа забрали в психушку на 5 лет. Нас сразу развели по моей просьбе.

Сын Зинаиды Прокопьевны три года отслужил в армии. Когда вернулся, на дворе были лихие 90-е.

— Сын влюбился в женщину старше него. Она была связана с бандитами. Я плакала и просила его расстаться с ней, но чем-то она его держала. И в 2001 году его убили… Я до сих пор не знаю, кто, за что! В милицию ходила – говорят, суицид. Но я же знаю, что его убили! – плачет Зинаида Прокопьевна. — Жизнь у меня была очень трудная, никому такой не пожелаю. Хорошо хоть сестры были. Правда, жили мы все в разных городах, но все равно общались, поддерживали друг друга, в гости ездили. Правда, обеих уже в живых нет.

Сейчас Зинаида Прокопьевна живет одна. И, несмотря на болезни, не отчаивается. Как говорит сама — живет за себя и всех своих родных, погибших в блокадном Ленинграде.

Сегодня, 27 января, в день снятия блокады, Зинаида Прокопьевна собирается в церковь, чтобы помолиться за всех родных и близких, погибших тогда в Ленинграде.